Долина смерти. Век гигантов - Страница 108

108

Не в силах сдержать бешеной энергии, да и не помышляя об этом, «краснокожий» с размаху угодил в бранчливые волны быстрой горной речонки. Вода завертела его, покидала вволю с камня на камень и вдруг скрылась в подземном русле.

Вдосталь наглотавшись студеной и прозрачной, как слеза, воды, дьякон очнулся — и очнулся по-настоящему — когда речонка, превратившись в широкий поток, глубиною с полметра, заставила его больно стукаться коленями о каменистое ложе. Он встал на ноги и уже не услышал трупного смрада. Над ним простиралось черное небо с дыркой посредине. Через дырку изливался лунный свет.

— Я в пещере, — сообразил дьякон. — Я счастливо отделался от мертвеца. Я более не вернусь в город. Я должен сделаться отшельником, чтобы замолить свои тяжкие грехи, и… и не помышлять более о Настаське… Перст божий привел меня сюда, он же должен вывести, когда я буду прощен…

Кривоокая Фемида требует отметить, что его благое намерение не звучало искренностью, иначе как согласовать то явление, что, нащупав под рукою уцелевшую детрюит-ную палочку, он облегченно вздохнул:

— Слава богу, палочка здесь…

Подземная пещера не удивила его. Слоняясь днем по городу, он встретил словоохотливого абхазца, который поведал ему о свойствах известковой, легко размываемой почвы сухумских окрестностей, о многочисленных подземных реках и необъятных малоисследованных пещерах. Радушный сын гор даже обещался сходить с ним в сталактитовую пещеру горы Аиквара, проникающую вглубь земли на целые версты, и в Человскую пещеру, находящуюся в 40 верстах к юго-востоку от Сухума и тоже имеющую громадное протяжение.

Наконец, дьякон осознал, что его тело изранено по всем направлениям, одежда превращена в жалкие лохмотья, а ботинки еле держатся на ногах. Что причиной тому заросли, «колючки» и «чертово дерево», ему не пришло в голову, — и не могло прийти, так как у него в воспоминании остались лишь прыжок в окно и подъем на гору.

— О, чертов англичанин, как ты меня отделал, ну-ка?! — пожаловался он лунным лучам в потоке.

Потом он выбрался из потока и побрел, держась около стены, по влажной мягкой почве, идущей под уклон. Чем более опускался подземный ход, тем жарче становилась окружающая атмосфера, а стена, которой ему приходилось касаться, местами была горячей. Сведения дьякона из области геологии не отвечали современному уровню знаний, и он в простоте душевной помыслил, что подземный ход близок к расплавленному центру земли. Но так как израненному и остуженному телу отнюдь не претила все более и более повышающаяся температура, — дьякон продолжал путь. Через полчаса он ткнулся рукой в горячий ключ, шумной струей выбегавший из стены. Здесь было жарко и парно, как в русской бане; под ногами хлюпала горячая жидкая грязь, но более удобного места дьякон не хотел искать и не мог. Растянувшись подле ключа, он в одно мгновение отдал целительному сну свою измученную душу и израненное тело. Сквозь сумбурную цепь сонных видений до его слуха изредка доходил откуда-то сверху проникающий отдаленный гул, — будто необъятная река катила над ним громадные массивы вод.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

— До 8 часов утра мы должны освободиться, — твердо сказал Безменов, до того твердо, что Сипягин, вскинув на него широко открытые глаза, едко рассмеялся:

— Дуришь, парень!.. Это тебе — не кинороман с трюками, а мы не Тарзаны!.. Вон сколько до нас Тарзанов сидело — все истлели!.. — Он горько сплюнул в направлении пяти оскаленных черепов и злобно запыхтел папироской.

Безменов, с фонарем в левой руке, метался по круглой темнице, нещадно давя полуистлевшие кости; в правой руке он держал хорошо сохранившуюся бедренную кость и колотил ею по стенам во всех направлениях. Когда кость рассыпалась, он хватал другую:

— Мы должны освободиться! Должны! Должны! Должны!..

Если бы Сипягин удосужился оторвать от папироски свои омраченные очи и поднять их вверх, он увидел бы, что упорство его товарища отнюдь не из болезненного отчаяния. В глазах Безменова отражалась тяжелая, но не безнадежная работа мысли. Там шла борьба между собой — не на жизнь, а на смерть — разнородных умозаключений. Самое стойкое из них, справившись, наконец, с противоречивыми, выжило, и Безменов так формулировал его:

— Механизм, сдвигающий в потолке глыбы, — не в коридоре, его нет и у нас, его не может быть и на поверхности земли, так как над нами, я твердо уверен, находится Никитская улица. Следовательно, этот механизм скрыт или рядом с нами, в толще стен, или под нами…

— Ничего не известно, — мрачно возразил Сипягин, который был больше человеком действия, чем размышления, и возражал он только потому, что ему не нравился молодой задор друга и трата слов впустую. — Под нами, рядом с нами, но может быть и над нами — в толще стен коридора…

— Нет, — упрямо тряхнул головой рабфаковец, — хотя в карте подземной Москвы этот каменный мешок не отмечен, но он, несомненно, древнего происхождения…

Не понимая еще, к чему клонит рабфаковец, Сипягин все же счел нужным опять возразить — из принципа:

— Ничего не известно. Если ты судишь по этим костям, то они могли истлеть так даже в течение 3–4 десятков лет…

Рабфаковец не упускал своей мысли:

— Мешок — древнего происхождения… Посмотри: вон у того костяка в седалищных костях застрял наконечник стрелы. Наконечник, по всей вероятности, еще в бытность костяка живым человеком, вонзился ему в кости таза и там остался. Стрелы не употреблялись 30–40 лет тому назад. Сто пятьдесят — 200, наверное… Ну вот, значит, мешок происхождения древнего, а следовательно, и механизм его входа (а не выхода — потому что отсюда не выходили) должен быть простым механизмом…

108